Афганская война сапера Кремениша

30 лет назад, 15 февраля 1989 года, завершился вывод советских войск из Афганистана. Горнило 9-летней войны прошли 620 тысяч советских военнослужащих. Более 15 тысяч из них погибли. Еще 54 тысячи были ранены, в том числе 7 тысяч стали инвалидами. Многие оказались «за речкой», за Пянджем и Амударьей, будучи «срочниками» — в 18–19 лет. Один из них, Николай Кремениш служил в 278-м отдельном инженерно-саперном батальоне. Был замкомвзвода роты разминирования. Саперы сопровождали «наливники» с топливом, колонны бронетехники, машины с продовольствием. Вместе с разведчиками и десантниками участвовали в боевых операциях. Прикрываемые с флангов разведчиками, шли первыми. Им первым доставались пули, мины и кинжалы.

Сержант Кремениш участвовал в 26 боевых операциях. Лично обнаружил и обезвредил 57 мин и 12 фугасов. В одном из боев закрыл своим телом командира взвода. За проявленное мужество и героизм ему присвоено звание Героя Советского Союза. О своей службе в Афгане накануне памятной даты Николай Кремениш рассказал «Армейскому стандарту».

«Уроки замкомвзвода я запомнил на всю жизнь»

Первый этап вывода советских войск из Афганистана состоялся еще осенью 1986-го. В октябре на родину вернулись танковый полк, два мотострелковых и три зенитных.

— Мы «взяли» их в Кабуле и вели до Термеза. Шли первыми, за нами — разведбат, — вспоминает Николай Кремениш. — Никогда не забуду испытанных ощущений. Уже был виден мост через Амударью. На подступах стоял регулировщик с флажками, который показал нам жестом свернуть направо. Мы ушли с трассы. А вся колонна пошла прямиком в Союз. Родина была так близко, хорошо был виден противоположный берег реки. А мы, сопроводив колонну, пошли на Баграм.

По обе стороны дороги простиралась каменистая пустыня. Сидя на «броне», Николай вспоминал родной казахский городок Экибастуз, полноводный канал, поля ковыля, привычные глазу терриконы.

Необычная фамилия ему досталась от отца — болгарина. В свое время они вместе с мамой Николая приехали в город угольщиков и энергетиков по комсомольской путевке. Так здесь и осели. До армии Николай успел поработать на угольном разрезе машинистом гигантского роторного экскаватора. А в ноябре 1985-го его призвали на срочную службу.

— Знали, где будете служить?

— На призывном пункте нам сказали, что останемся в Алма-Ате. Но уже в Павлодаре часть ребят, в том числе и меня, посадили в самолет и перебросили в Москву. Я попал в сержантскую школу инженерных войск, которая располагалась в подмосковном Нахабино. Там стоял батальон. В процессе учебы из четвертой роты меня перевели в первую, где я прошел подготовку как спецминер. За полгода мы досконально изучили как отечественные мины, так и те, что были на вооружении стран Варшавского договора и блока НАТО. Были и беседы с сотрудниками КГБ, и психологическое тестирование.

В апреле приехали «покупатели» — офицеры боевых частей. Курсанты из трех рот отправились к месту службы. А из нашей первой роты никого не взяли. Помню, мы уже получили звания младших сержантов, сидели в погонах с двумя лычками, ждали. Вдруг в казарму зашли трое — офицер, прапорщик и сержант. И все — с характерным загаром. Я сразу понял, что они откуда-то с юга. Роту построили, нас торжественно проводили. Что удивительно, всем остальным, уезжающим в войска, марш «Прощание славянки» не включали.

Нас погрузили в воинский эшелон, сообщили, что отправляемся в Туркестанский военный округ. Пять суток мы ехали до Чирчика. Это Узбекистан. По приезду разместились в сборном лагере, где было около 3,5 тысяч ребят со всех «учебок». На третий день, в три часа ночи, к нам в палатку зашел офицер, зачитал наши фамилии, и мы отправились на аэродром. Даже в самолете нам не говорили, куда летим.

Когда приземлились, увидели каменистый пейзаж. Нас встречали вертолеты, которые в воздухе отстреливали «тепловые ловушки». Как только открыли дверь — лицо обжег горячий воздух. Мы окончательно поняли, что попали в Афган.

— Какими были первые впечатления?

— Когда мы шли колонной, я заметил возле забора местного жителя. В руках у афганца был автомат, а на ногах… деревянные башмаки. Для меня это стало потрясением. Я не предполагал, что Афганистан застрял в Средневековье.

Из Кабула нас привезли в Чарикар, где стоял 45-й отдельный инженерно-саперный полк. Шло распределение. Прапорщик в черных очках, с закатанными рукавами, по-деловому просматривал характеристики. Увидев, что я спецминер, а также имею специальность машиниста экскаватора, предложил служить в отдельном саперном батальоне 108-й дивизии.

С собой нужно было взять еще двух парней. В палаточном лагере в Чирчике я встретил своего земляка, Алишера из Гурьева (сейчас — Атырау. — Авт.). Он в «учебке», в Ашхабаде, подружился с сибиряком Михаилом. Все трое и поехали в Баграм, попали в роту разминирования. Меня в сержантской школе учили устанавливать минные заграждения и поля, а в Афганистане мне предстояло их снимать.

— Как встретили в расположении?

— Когда прибыли, барак был полупустой, большая часть роты была на «боевых», участвовала в армейской операции. Первые дни из-за канонады долго не мог уснуть. Рядом с нами в Баграме стоял артбатальон. В темное время суток они обстреливали горную местность. Рядом работали «Грады».

Потом вернулись ребята с боевых действий. Одежда — вся в белых следах соленого пота. Лица — черные, опаленные афганским солнцем, ногти — истертые до крови. Вскоре и мне самому пришлось испробовать на ощупь здешний каменистый грунт. Его порой не брала ни саперная лопатка, ни кирка. Мы замаскированную мину или фугас откапывали, порой, руками…

Но больше всего меня поразили тогда много повидавшие, воспаленные глаза ребят. Им было по 19–20 лет. Сказалось ли постоянное нервное и физическое напряжение, но выглядели они лет на 10 старше своих сверстников.

В тот же вечер меня вызвали в каптерку «деды». Замкомвзвода, который был такого же высокого роста, что и я, спросил, откуда я родом, и попросил разрешения взять мою «парадку», когда он будет уходить на дембель. Я дал «добро». Это тем, кто служил в Союзе, на дембель выдавали парадную форму, а в Афганистане старослужащие брали парадную форму у вновь прибывших, а те, отслужив, брали ее потом у новичков. Так было принято.

Так мы познакомились с Витей Топчишиным, которому суждено было сыграть значительную роль в моей армейской жизни.

На первом теоретическом занятии я… задремал. Все, что они изучали, мне было хорошо известно. Нас очень серьезно готовили в сержантской школе в Нахабино. Офицер меня поднял и спросил: «Много знаешь?» Я ответил довольно самоуверенно: «В принципе, да!» Он давай меня гонять, расспрашивать о тактических характеристиках, как устроена та или иная мина, как требуется установить ловушку и снять ее. На все вопросы отвечал без запинки, и с тех пор перестал посещать теоретические уроки.

— Расскажите о первой боевой операции.

— На «боевые» попал буквально через десять дней. Меня первого из вновь прибывших замкомвзвода Топчишин взял с собой на армейскую операцию. Я знал, что уходим месяца на полтора.

По заведенной у саперов традиции, за руку не прощались. Было поверье, значит, вернемся. Двигались колонной, с нами был «Урал», где лежали шашки тротила для подрыва «неизвлекаемых» мин, саперные кошки с якорями, — словом все необходимое, что требуется саперу.

Подъем был в 4 утра, плащ-палатка была и матрацем, и одеялом. Под рукой всегда лежал 5,45-мм складной укороченный автомат. В любую минуту мы готовы были вступить в бой. Я хоть и был спортсменом, физически крепким, но с непривычки сильно уставал. И однажды заснул прямо на бронетранспортере. Витя Топчишин живо вправил мне мозги, растолковал по-мужски, что при падении бойца с «брони», всей колонне придется останавливаться, что строго запрещено. Моджахеды могут расстрелять всех в упор. К тому же я мог попасть под колеса машины. С того момента я больше никогда не засыпал на бронетранспортере.

Второй раз Витя отчитал меня за грязную посуду. В Афгане, на жаре, не соблюдая гигиену, легко можно было подцепить дизентерию, холеру, малярию, брюшной тиф, желтуху. Эти уроки я запомнил.

Замкомвзвода показал мне на практике, как работает сапер. Мы шли впереди колоны. Он учил меня, работая с помощью миноискателя и щупа, замечать на дороге любые изменения рельефа, где почва чуть-чуть прикопана, где камни перевернуты. В той первой боевой операции я получил хорошую закалку. Я считаю, в том, что остался жив, пройдя двадцать шесть боевых операций в Афганистане, была немалая заслуга Вити Топчишина.

Ему же самому не суждено было вернуться из того похода. В том месте, где должен был расположиться батальон, были найдены провода. Командир взвода приказал всем отойти на безопасное расстояние. Вдвоем с Витей они склонились над фугасом, пытаясь его обезвредить. Произошел взрыв. Они были хорошо подготовлены, знали все нюансы. Но это была ловушка. Там был установлен второй или третий замыкатель. Обоим оторвало головы. Для меня это стало сильнейшим ударом. Витя был родом из Курска, ему оставалось служить три месяца. Мы успели с ним подружиться. Когда я прослужил год и меня переводили в «черпаки», ко мне попал его дембельский ремень. Он готовил меня себе на замену.

«Духи» минировали даже пасущихся ишаков»

Это была странная война, где не было ни линии фронта, ни тыла. Душманы старались избегать прямых боевых столкновений. Хорошо ориентируясь на местности, действовали как партизаны. Обстреливали колонны с нашей техникой из засад, нападали на сторожевые заставы и тут же скрывались.

— Мы располагались в Баграме, между Кабулом и стратегическим перевалом Саланг. На этой территории наша дивизия и обеспечивала безопасность. Самые сложные операции были, когда входили в кишлак, где была сплошная «зеленка», узкие улочки между глинобитными домами, сплошные заборы. Там находились наши выносные сторожевые заставы, которые охраняли дорогу. Бойцы следили, чтобы из кишлаков туда не спускались «духи».

В нашей группе было обычно 9–10 человек: водитель «бэтээра», пулеметчик и 7–8 саперов. Мы вместе с разведчиками сопровождали колонны, когда на заставы завозили продовольствие, боеприпасы. Или шла «таблетка» — УАЗик за кем-то из раненых. Помимо того, что там была очень серьезная минная обстановка, «духи» любили в «зеленке» устраивать засады.

— Самые большие потери наши войска несли от подрывов на минах?

— Моджахеды минировали все подряд: дороги, тропы к кишлакам, склады в горах, технику и даже пасущихся ишаков. Мины маскировали под что угодно. Помню, однажды разведчики принесли нам мешок сапера, который они обнаружили в пещере, где был обустроен склад с оружием. Чего там только не было! Самодельные мины-ловушки, различные взрыватели, замыкатели, размыкатели, которые были произведены в Италии, Франции, Англии, Америке. Было ощущение, что против нас воюет весь блок НАТО.

Лежала там и ветка от дерева. Сначала я подумал, что она попала в вещмешок случайно. Потом присмотрелся, а сердцевина-то у нее вынимается, и туда забивается тротил. Представьте, идете вы по кишлаку, пинаете лежащую на обочине палку, и она взрывается. А в ней 200 граммов тропила, от человека ничего не остается.

Или как, например, «духи» ставили фугас на танк на дороге? Вбивали две гильзы от снарядов, засыпали их песком, соединяли все это проводами. Танк наезжал на гильзы, замыкал контакты, фугас взрывался, и машине напрочь отрывало башню.

— Говорят, моджахедов натаскивали в спецлагерях иностранные инструкторы. Они же придумывали все новые технические уловки.

— Сюрпризов хватало. В Афганистане шла настоящая минная война. Иной раз контакты взрывателя «духи» оборачивали бумагой, сверху клали доски и все это присыпали землей. Шла одна машина за другой, бумага перетиралась, и взрывалась машина, которая шла в середине колонны.

А чего стоили «итальянки» — противотанковые мины в пластиковом корпусе. Миноискатель их «не брал», металла там почти не было, только маленькая пружинка во взрывателе. Я помню, когда мы только приехали в Афган, на ней подорвался парень-спецминер из соседней роты. «Духи» сняли с нее крышку, перевернули взрыватель, где стоит ударник. И противотанковая мина сработала на человека. У парня-узбека оторвало все конечности, осталось одно туловище. Когда ребята его из кишлака забирали, думали, что парень погиб. А через год мы узнали, что он, оказывается, живой. От него в роту из Узбекистана пришло письмо. Он продиктовал, а мама писала. Конечно, послание было горьким, парень горевал, что стал калекой. Он не знал, как ему жить без рук и ног.

Сам Николай, чтобы не расстраивать маму, не стал сообщать родителям, что попал в Афганистан. Написал, что служит в Монголии.

— Через полгода мама случайно прочитала письмо, которое я отправил брату, все поняла и отправила мне послание, которое стало для меня оберегом. Мама была уверена, что со мной ничего не случится. Напомнила, что я родился «в рубашке», появился на свет в околоплодном пузыре. Санитарка тогда сказала ей в роддоме: «Малец ваш всю жизнь будет под защитой».

А потерь среди саперов было действительно много. За глаза их называли смертниками. Взводный порой наставлял новичков: «Если при подрыве остался жив, первым делом посмотри на небо — целы ли глаза?» Такова была правда армейской жизни.

Многие мины были «неизвлекаемые». Саперы, решая сдернуть их «кошками» — крюками на 50-метровой веревке, прежде чем спрятаться за пригорок, проверяли всю прилегающую территорию. Моджахеды часто в тех местах, где можно было укрыться, устанавливали фугас.

— С опытом пришло особое чутье на мины?

— У сапера на войне обострялась интуиция. Тут сказывалась и постоянная опасность, и жизненный опыт. Шли по дороге с щупом и видели, слышали, обоняли, ощущали, — все что происходит вокруг. Улавливали любое малейшее движение, отмечали, где надломлена ветка, рассыпана горсть зерна или оставлен пыльный след. Это были метки, которые часто «духи» оставляли для своих, чтобы те не подорвались на минах. Особая чуйка, способность предвидеть опасность не раз спасала нам жизнь.

Однажды, когда группа срочно покидала кишлак, Николай укрылся за БТР. Кругом свистели пули, ревел мотор. В какой-то момент он резко оглянулся и отскочил. И тут же в бронетранспортер ударила боевая машина пехоты — БМП. Если бы сапер не оглянулся, тяжелой бронированной машиной его разрезало бы пополам.

— Я часто вспоминаю случай, который иначе как чудом, назвать не могу. Мы тогда сопровождали колонну с продовольствием и топливом для афганских кишлаков. Подошли к большой поляне, тут взводный, лейтенант Алексей Жиляк, говорит: «Всем стоять». Что-то его насторожило. Мы с разведчиками залегли вдоль арыка. Рядом со мной парень из Дагестана, Рашид, обнаружил в песке шнур. Приподняли провод, поползли по нему, и поняли, что вся поляна заминирована. Пять танковых снарядов были соединены детонирующим шнуром в одну цепь.

«Духи», осознав, что план срывается, что мы не вышли на открытую поляну, открыли по нам огонь из гранатометов. Тут наши танки стали бить по высоткам в горах. И, скорее всего, где-то там сидел подрывник. Кнопку нажать он не успел. Спасибо взводному, его чутью, если бы мы вышли на поляну, разметало бы всю колонну. Алексей Жиляк был примечательной личностью. Энергия в нем била через край. Даже на боевые операции он брал с собой штангу.

«Послав на задание, про нас забыли»

На счету роты разминирования, в которой служил Николай Кремениш, было больше всего боевых выходов.

— Но почему-то замполит именно нас больше всего и невзлюбил, говорил частенько: «А, это рота разминирования? Разгильдяи». Придя с боевых, вместо баньки часто отправлялись на парко-хозяйственный день по обслуживанию техники и чистку оружия. Такая вот была «разгрузка».

А будни были напряженными. Во время одной из операций группа осталась без командира. Произошел подрыв. Командир роты лишился глаз, его отправили в госпиталь. Группу возглавил сержант Кремениш. К «Черным горкам» нужно было через ущелье провести колонну.

— Шла чисто «броня». Наверху были наши посты, стояли мотострелки Руслана Аушева. Начальник инженерной службы сообщил, что мы идем максимум на сутки. Провели колонну, возвращаемся и выясняем, что… про нас забыли. Мы остались без сухпайков. На нас их, оказывается, не получили.

Простояли там неделю, вторая группа как могла делилась с нами съестным. Потом, когда пехоту снимали, чисто случайно убили двух баранов. Будучи голодными, обоих и съели. Состоялся «разбор полетов». Больше всего буйствовал и возмущался замполит, назвав нашу роту разминирования «волками». Думал нас этим обидеть. Я встал и сказал: «Да, мы — волки, нас на неделю оставили без еды. Мы кушать хотели». Нас наказывать не стали.

— Расскажите про последний боевой выход.

— Это было летом 1987-го. Наша группа сопровождала колонну. Мы свернули с бетонки на грунтовую дорогу. Стали подниматься в кишлак. Заходили поочередно на первую заставу, на вторую… К третьей заставе проход был узкий. С одной стороны — забор, с другой — виноградники. На этом участке нас обстреляли. Понимая, что по дороге дальше мы не пройдем, свернули в виноградник. И столкнулись нос к ному с боевиками. Я увидел черные глаза «духа» в чалме. Он, похоже, тоже не ожидал увидеть нас в «зеленке». Стрелять мы начали одновременно. Рядом был взводный Игорь Петров, качнувшись, я столкнул его с брони, закрыв своим телом. В «духа» выпустил целый рожок. И вдруг наступила темнота…

Очнулся на заставе, куда меня затащили ребята. Грудь болит, вздохнуть не могу. Взводный кричит: «Братишка, живой!..» В бронежилет под углом вошли две пули. Осмотрели — на мне ранений нет. Сознание я потерял от удара.

Старший лейтенант Игорь Петров остался жив, благодаря своему замкомвзвода Кременишу. Николай потом искренне удивлялся, когда его расспрашивали, о чем он думал в тот момент. Когда там было думать? Все произошло в доли секунды. Действовал интуитивно, надо было спасти, заслонить командира.

Дембель был все ближе. Когда Николаю Кременишу оставалось служить около месяца, он подхватил желтуху.

— В августе, в сезон сбора винограда, у нас каждый год ребята массово попадали в госпиталь. И меня не миновало. Пытался сначала лечиться самостоятельно, так запустил болезнь, что потом неделю вообще не вставал. Месяц провел на больничной койке. Полагался еще месяц на реабилитацию, но доктор, зная, что ухожу на дембель, выписал меня. Пришел в роту. А там — траур. На мине подорвался паренек — кинолог из Белоруссии…

Уезжал из Афганистана Николай со смешанными чувствами. И домой страшно хотелось, и с друзьями, боевыми товарищами тяжело было расставаться.

— Они довезли меня до Кабула, проводили до взлетки. Мы еще долго стояли у трапа самолета, не в силах проститься. Они для меня стали практически семьей.

Из Афганистана сержант Кремениш привез медаль «За отвагу». А о том, что стал Героем Советского Союза, услышал на стадионе в родном Экибастузе, во время футбольного матча. Военком получил телеграмму о том, что 5 мая 1988 года подписан соответствующий указ. И решил сообщить о радостном событии по громкоговорящей связи.

— На награждение приехал в Москву. Золотую звезду в Кремле мне вручал тогдашний председатель Президиума Верховного Совета СССР Андрей Громыко. Михаил Горбачев уехал с визитом за границу. Награждали нас пятерых: двух офицеров и трех сержантов.

После армии Николай учился в Горном институте в Москве. Перестройка потянула за собой чудовищную инфляцию, спад производства, беспредел, безработицу, пустые прилавки… Работать в столице Николай не остался. Опять же сработала чуйка, интуиция.

— Если бы не уехал из Москвы, оказался бы 10 ноября 1996 года на Котляковском кладбище, где около могилы председателя Фонда инвалидов войны в Афганистане Михаила Лиходея произошел взрыв, было убито 14 человек и еще 30 ранено. И я бы точно находился рядом с новым руководителем фонда Сергеем Трахировым. Ребят там всех разметало на куски.

К «афганцам» тогда втерся в доверие криминалитет, чтобы, пользуясь их привилегиями, банально воровать. Но тот случай, по мнению Николая, не скомпрометировал афганское братство.

— Для тех, кого я знаю, очень важно не запятнать честь дела, которому служили. И по сей день, в какой бы город я не приехал, знаю, что мне всегда помогут те, кто служил «за речкой». Порой, нам тяжело вспоминать былое, но и забыть Афганистан невозможно.