Танк ИС: ударный инструмент скрипача

На той большой войне многим из тех, кого призвали в армию, пришлось осваивать очень непривычные для себя «брутальные» военные профессии. Порой они были буквально прямой противоположностью тому, чем занимался человек в мирное время. Именно такая ситуация сложилась у ветерана, о котором пойдет речь. Великая Отечественная превратила музыканта-скрипача Георгия Ромащенко в танкиста, причем сражаться с врагами ему довелось на тяжелом танке ИС («Иосиф Сталин»).

Из музыкантов в танкисты

Весной 1942-го студент Алма-Атинского музыкального училища Жора Ромащенко в одночасье сменил скрипку и легкий смычок в руках на совсем другой «инструмент» — «ударный». Молоденького призывника отправили в Челябинск — в учебный танковый батальон, где готовили заряжающих для экипажей тяжелых боевых машин, выпуск которых как раз был налажен на местном машиностроительном заводе.

За несколько месяцев обучения Георгий стал настоящим универсалом. В составе танкового экипажа он должен был помимо основной специальности выполнять также, согласно штатному расписанию, обязанности пулеметчика, а кроме того, резервного управляющего — младшего механика-водителя.

Роты тяжелых танков использовались на фронте в качестве сокрушительного «кулака», способного проламывать самую насыщенную оборону неприятеля. Защищенные толстой броней машины «колошматили» немцев, нанося им серьезный урон.

Экипажу, в который зачислили старшего сержанта Ромащенко, выпало воевать в составе 79-го тяжелого танкового полка 12-го гвардейского танкового Уманьского Краснознаменного ордена Суворова корпуса. Сражаться с врагом довелось в основном на новейшей по тем временам технике — бронированном богатыре ИС-2, вооруженном 122-миллиметровым орудием и несколькими пулеметами. Танкисты-гвардейцы участвовали в сражениях за Белоруссию, Польшу, штурмовали Берлин. А закончился боевой путь танка Георгия Ромащенко у Бранденбургских ворот немецкой столицы.

За бои в Германии зимой-весной 1945-го старший сержант Ромащенко был награжден двумя орденами.

Из наградных листов:

«...находясь в составе экипажа, в боях за населенный пункт Клеммен проявил мужество и отвагу. Он четко и быстро заряжал орудие, способствуя выполнению поставленной боевой задачи. Экипажем уничтожено: 1 самоходное орудие, 2 миномета, 2 машины с боеприпасами и до 25 солдат и офицеров противника. Лично сам из пулемета уничтожил 16 гитлеровцев. За проявленное мужество, отвагу представляю тов. Ромащенко к правительственной награде: ордену Отечественной войны II степени.

Командир 79-го отдельного гвардейского тяжелого танкового полка гвардии подполковник Калабухов. 13 февраля 1945 года».

«...19.4.45 г. в боях за населенный пункт Грунов проявил мужество и отвагу... Экипажем уничтожено до 17 солдат и офицеров противника, 1 зенитная пушка и сожжено 2 самоходных орудия. За проявленное мужество, отвагу представляю тов. Ромащенко к правительственной награде: ордену Славы III степени.

…Подполковник Калабухов. 24 апреля 1945 года».

После победы полк тяжелых танков остался в Германии, в советской оккупационной зоне. Однако Ромащенко вскоре пришлось расстаться со своими товарищами по экипажу: как скрипача его откомандировали в дивизионный эстрадный оркестр. Эта музыкальная служба старшего сержанта продлилась вплоть до демобилизации в 1946-м.

Уже в мирные годы Георгий Григорьевич, вернувшись в родной город и окончив там консерваторию, стал записывать воспоминания об эпизодах своего боевого прошлого. Некоторые фрагменты его солдатских мемуаров, относящиеся к последним неделям войны, мы предлагаем вниманию читателей.

Прикованный к пушке

«…Первые километры по немецкой территории. Наши танки загрохотали гусеницами по брусчатке какого-то селения. Раннее утро, развилка дорог. Звучит команда: «Осколочным заряжать!» Сейчас прогремит выстрел, но что-то задерживается с ним наш командир... Приближаемся на скорости: немецкая пушка развернута вправо от дороги. Возле нее сидит солдат — молодой парень. Нога прикована тонкой цепью к пушке, а рядом лежат снаряды. Его спросили: «За что приковали?» Оказывается, должен был по нашим танкам стрелять, но возразил офицеру: мол, бесполезно одной пушкой остановить русские танки. Тогда офицер приказал приковать к орудию, чтобы не сомневался... Мы парня отковали, махнули рукой: мол, дуй домой. Для него война уже кончилась... Я думал, что это у нас страшные штрафбаты, а тут такое: приковать цепью солдата к пушке!

...Танки медленно продвигались по дороге. Ну вот, остановка: впереди мост с небольшой пропускной способностью. Сквозь гул моторов слышно, как где-то звучит музыка. Близко от дороги — поваленное дерево. На нем сидит молодой немец и так здорово играет на губной гармошке немецкие песни и наши. Когда заиграл «Катюшу», у солдат появились улыбки. Рядом с парнем лежит пилотка, кто-то бросил туда несколько сухарей, кто-то поставил рядом открытую банку тушенки... Пришла пора нашей колонне двигаться дальше. Мы заскочили на танки, а он все играл и играл. Мелькнула мысль: может, специально посадили его здесь, чтобы проследить, какие силы русских наступают? Нет, вряд ли. Наверное, и у себя в части этот немец отвлекал однополчан музыкой от тяжелых мыслей, когда было скверно у них на душе».

Пристрелить рука не поднялась

«…На дворе март 1945 года... Когда вошли с ходу в Германию, немцы не сразу смогли организовать сопротивление, а только обороняли отдельные населенные пункты. Их часто защищал фольксштурм — народное ополчение по-нашему, куда собирали всех взрослых мужчин, не годных к строевой службе, и молодежь, мальчишек допризывного возраста. Вот один из таких немецких пунктов, а по-нашему попросту деревеньку, пришлось нам брать.

Два тяжелых ИС и столько же средних Т-34 направили поддержать пехоту. Как только наши танки ударили из пушек и сбили немецкие орудия, а пехота стала окружать селение, фольксштурмисты разбежались. Одним словом, закончилось все без потерь у нас.

Пехотинцы обшарили дома, вытащили с десяток спрятавшихся гитлеровских вояк, допросили их... Наши два тяжелых и «тридцатьчетверка» встали неподалеку от дома, еще один Т-34 расположился около угла длинного сарая. Все успокоилось, солдаты закуривают, мирно беседуют... Вот и кухня пехотная, подцепленная к «Студебеккеру», лихо развернулась. Сейчас попробуем, как пехоту кормят... Жратва у повара осталась, махнули пленным фрицам, мол, идите сюда на кормежку. Повар выдал им наваристой каши...

Вдруг из-под крыши сарая раздался сухой треск, похожий на выстрел фаустпатрона. Граната попала, прямо через открытый люк, в башню «тридцатьчетверки». Раздался сильный взрыв, крышку люка оторвало, изнутри вылетело пламя. Мы остолбенели — все уже кончилось, никто никого не убивает, а тут! Внутри танка взрывы, машина в огне. Подойти невозможно, из экипажа никто не сумел выскочить.

Кинулись в сарай и вытащили мальчишку лет двенадцати — не в военной форме, только головной убор немецкого солдата. Гнали сопляка ожесточенно тумаками, он дрожал, скулил, как побитый пес...

Взрывы в танке наконец кончились. С трудом вытащили обуглившиеся тела танкистов, положили на землю. Вырыли могилу. Избитый сопляк стоял, клацал зубами от страха... Что делать с ним? Кто-то сказал: пристрелить как бешеную собаку. А кто будет стрелять? Все отворачивались... Подошел пехотный старшина, старый дядька, взял за шиворот и дал под зад сапогом этой мрази, выматерился, еще раз добавил и швырнул в кучу пленных.

Вот такая славянская душа... Погибших не вернешь, а на этого рука не поднялась ни у кого! К славянам причисляли тогда не только русских, украинцев, но и узбеков, казахов, грузин, азербайджанцев. В общем, всех советских. Так и говорили: братья-славяне...»

Сортирный фриц

«…Наш полк после длившегося несколько часов боя, разметав оборону противника, вместе с пехотой взял очередной город. Неподалеку деревенька. Подходим к ней с осторожностью, чтобы не напороться на неприятности. Вокруг сплошная мешанина: развороченные танковыми гусеницами немецкие окопы, разбитые артиллерийские установки, гильзы, снаряды и разное солдатское имущество — котелки, консервы, даже пачки сигарет... Наши бронированные машины остановились. Собрали командиров рот с картами к комполка что-то выяснять. А мы, конечно, все сразу попрыгали с танков на землю. Ясно, куда в такой ситуации бежит солдат первым делом: за угол ближайшего дома или за ограду. Но тут прямо рядом с окопами — добротный сортир, построенный немцами, и даже на двери сделана надпись: «Для солдат и офицеров».

Сюда и устремились после ночного боя и марша экипажи. В очередь делают свои дела. Вдруг один солдат как заорет: «Да тут фриц сидит!» И прямо с расстегнутыми штанами выскакивает наружу, не успев доделать до конца по крупному счету. «Где?» — «В сортире, в яме около дырки!» Действительно, когда дверь открыли, из дырки стал вылезать наверх фриц. Без шинели, весь в дерьме, зато с унтерскими нашивками. К этому пленному на три метра подойти нельзя было, так от него воняло. Бедолага моргал, испугано трясся, наверное, думал, пристрелят. Но когда почувствовал, что никто его убивать не собирается, успокоился. «Что с ним делать?» — спросили подошедшего командира полка. «Пускай топает к такой-то матери! Не буду же я такое г… отправлять в штаб!» Один из солдат, который немного балакал по-немецки, перевел фрицу: «Подполковник сказал: иди к такой-то матери!» Тот возмутился: мол, я хочу в плен, есть такой договор! Наш комполка выматерился еще раз и ушел. Раздалась команда по машинам. Танкисты разбежались занимать свои места, моторы загудели. Опоганенный фриц так и остался стоять у обочины».

Берлин. Улица смерти

«…В одном из городков Германии мы сдали в капитальный ремонт «старых подружек» — отработавшие свой ресурс танки. Сами сели на «студебеккеры» и поехали туда, где уже ждали нас другие — отремонтированные ИСы. Остановились мы со своими новыми машинами в лесу, поставили технику на поляне. Рядом — пустующие здания. Тут и расположилось все хозяйство нашего отдельного тяжелотанкового полка. За те несколько дней, что прожили в этих домиках, немного разленились, расслабились. Обедали не из полевой кухни, а оборудовали столовую, в которой пытались вспомнить, как надо есть не из котелка, а из тарелки. Сам командир полка стоял около столовой и проверял, чтобы не носили ложки в сапогах: командование думало, может, придется встретиться с союзниками-американцами, так не было бы позора от такого «варварского обычая».

Посреди лесной полянки проводили занятия по тактике да отсыпались потом на теплом пригорке. А возле боевых машин днем и ночью выставлялся караул. Наверное, смешно, но мы, отстаивая ночное дежурство около танков под лунным светом, пытались учиться танцевать — показывали и подсказывали друг другу разные фигуры: ведь после близкого уже окончания войны нас ждут невесты, а танцевать никто не умеет.

Такое было весеннее настроение. Молодость никак не допускала конца жизни. Но утром 14 апреля — приказ: «Вперед!» Мы двинулись на плацдарм, уже захваченный за Одером. А дальше наши танки, не задерживаясь, вырвались на дороги, ведущие к Берлину. Где-то 21–22 апреля мы уже были на высотах в окрестностях немецкой столицы. Потом до 2 мая продолжались бои».

                                                                 ***

«…К концу апреля войска, окружившие Берлин, прорвали оборону немцев. Наш 79-й отдельный полк из состава 2-й танковой армии 1-го Белорусского фронта оказался среди частей, штурмовавших немецкую столицу.

...Мы движемся по Берлину в направлении к центру. Вокруг крупным горохом разрываются мины, снаряды, вырывая камни из мостовой. Осколки — то ли каменные, то ли металлические — летят во все стороны... Попадаем в какую-то узкую улицу. Огонь противника усиливается и усиливается. Из подвалов, с этажей по нам бьют пушки, фаустпатроны. Постепенно узкая улочка вся забивается танками, машинами, пехотой, и образуется пробка — чем дальше, тем плотнее. Пробиваемся вперед с трудом.

Время летит быстро, некоторые танки уже горят, но наша машина пока цела. Добрались до другого квартала, много зданий сплошь в огне. Вокруг стоит треск, шум от пожаров... На улице скопилось большое количество танков. Моторы ревут, взрывы, выстрелы сливаются в сплошной гул.

На улице кроме бронетехники много пехоты. Приказ — вперед! Но вперед плохо получается. Во многих местах немцы затащили пушки на этажи зданий и оттуда накрывают атакующих прицельными выстрелами. Немецкая артиллерия бьет точно в самое скопление пехоты, машин, которые везут боеприпасы, горючее. Они вспыхивают ярким огнем. Снаряды, мины, разрываясь в гуще пехотинцев, уносят многие солдатские жизни, размазывая по стенам домов человеческое мясо и кровь.

Вся эта огромная масса наших танков, пехоты старается вырваться из-под губительного огня. Поступает приказ тяжелым ИС обойти «тридцатьчетверки» и таранить дальше эту проклятую улицу, где войска несут огромные потери. Со скрежетом разворачиваем нашу головную машину, за нами другие ИСы обходят средние танки… И опять море огня. Мы продолжаем упорно двигаться дальше, пытаясь при этом угадать, где могут находиться пулеметные гнезда, батареи противника, и снова бьем из пушки.

Жители Берлина, сидящие в подвалах горящих домов, боятся быть заживо погребенными под рухнувшими зданиями и пытаются выбраться наверх, попадая при этом под разрывы снарядов и гусеницы танков... Когда после окончания боев в Берлине расчищали завалы на месте обрушившихся зданий, в подвалах находили много людей, погибших от недостатка кислорода...

Низко проносятся наши самолеты, пытаясь разобраться в этом месиве. Иногда на горящей улице, как в трубе, возникают сильные воздушные вихри. Ветер несет дым, пепел, обрывки бумаги... Мы продолжаем продвигаться вперед и пока еще живы. День быстро кончается, он пролетел в один миг. Вряд ли кто-нибудь подсчитает, сколько солдатских жизней, сколько гражданского населения унесла эта улица смерти!..»