1941 год: к войне готовились, но не ждали

Услышать воспоминания о событиях Великой Отечественной из уст их непосредственного участника в наше время, по прошествии стольких десятилетий, становится все более редкой удачей. А уж если в роли рассказчика выступил известный летчик-испытатель, сын знаменитого сталинского наркома, — это дает возможность узнать совершенно уникальные факты, в том числе и о начале той страшной военной эпопеи.

Генерал-лейтенант, Герой Советского Союза Степан Анастасович Микоян умер в марте 2017-го на 95-м году жизни. Одним из последних журналистов, с которыми он общался, стал автор этих строк.

Конечно, было очень интересно узнать у этого человека, последнего из оставшихся в живых «кремлевских лейтенантов», участвовавших в сражениях Второй мировой, какие-то закулисные подробности о нападении гитлеровских войск на Советский Союз.

— Вы, наверное, расспрашивали своего отца-наркома о ситуации, сложившейся в начале войны. Было ли нападение Германии действительно неожиданным?

— Начну с того, что мне довелось услышать в 1950-х от двух бывших сотрудников советского посольства в Германии — A.M.Короткова, который работал там по линии органов госбезопасности, и мидовца И.С.Чернышева. Они рассказали, что еще за 1,5–2 месяца до начала войны подготовили подробный доклад для московского руководства о массовом перемещении гитлеровских войск к границе СССР. А 19 июня вечером из советского посольства в Берлине было направлено в Москву сообщение о том, что немцы начнут войну рано утром 22 июня.

Мой отец, Анастас Иванович Микоян, в 1941 году, являясь заместителем председателя Совнаркома СССР, курировал морской торговый флот. Он вспоминал, как за пару дней до начала войны ему вдруг позвонил начальник Рижского порта и сообщил тревожную информацию: более двух десятков германских судов, стоявших в порту под погрузкой или разгрузкой, вдруг разом прекратили все работы и готовятся к выходу в море. Такого раньше никогда не случалось. Начальник порта спрашивал: нужно ли их задержать? Отец срочно доложил Сталину о звонке, предложив не выпускать немецкие суда из гавани. Но Сталин возразил, что, если мы их задержим, это даст повод Гитлеру начать войну, и распорядился не чинить немцам препятствий.

Между тем было очевидно, что срочный уход немецких судов из советской гавани предвещает нападение с моря или с воздуха уже в ближайшие дни или даже часы — а это начало войны. Имелись и другие говорящие о том же факты. Еще в середине июня состоялся массовый отъезд в Рейх семей сотрудников германского посольства. 20 или 21 июня пришло агентурное известие, что в своем московском посольстве немцы активно жгут бумаги. А в ночь на 22-е Сталину в присутствии отца и других членов Политбюро доложили о переплывшем пограничную реку Прут немецком фельдфебеле, который сообщил, что нападение произойдет ближайшим утром...

Однако вождь считал, что все это умело подготовленная немцами дезинформация, и требовал «не поддаваться на провокации». Он упорно отказывался подписать директиву о приведении войск приграничных округов в полную боевую готовность. Такое распоряжение было подготовлено наркомом Тимошенко и начальником Генштаба Жуковым, их поддерживали, как рассказывал отец, многие члены Политбюро.

В конце концов Сталин согласился отправить в войска лишь предупреждение о том, что «в течение 22–23 июня возможно внезапное нападение немцев, которое может начаться с провокационных действий». Однако эта директива Москвы, переданная 22 июня в 00.30, оказалась запоздалой.

— То, что война с Гитлером рано или поздно начнется, в советских верхах предполагали? Готовились к этому?

— Тогда проводили общую подготовку страны к масштабным военным действиям. Развивалась наша военная промышленность, разрабатывались современные боевые средства, в первую очередь самолеты, танки, артиллерия... Увеличивалась численность войск. Создавали также стратегические запасы продовольствия и материальных ресурсов. Выполнение данных задач в значительной степени легло на плечи моего отца. В итоге к весне 1941-го накопленные резервы продовольствия могли удовлетворить более чем полугодовые потребности армии. Сталин распорядился также, чтобы Анастас Иванович занимался по линии внешней торговли созданием запасов дефицитного сырья: алюминия, никеля, каучука...

— Получается парадокс: к войне готовились, но в итоге оказались не готовы...

— Говоря о парадоксе, следует все-таки учитывать один немаловажный факт. Грядущие боевые действия против нацистов в советских политических, армейских верхах видели исключительно в победно-наступательном варианте.

Я хорошо помню статьи в газетах, разговоры знакомых военных, касающиеся изучения в академиях вопросов стратегической обороны. Единственно правильным считалось мнение, что в случае нападения на нашу страну мы сразу же перенесем войну на территорию противника и будем лихо наступать.

Во время Великой Отечественной, и особенно в первый ее период, со стороны советского руководства было допущено немало ошибок. Но этого наверняка не избежало бы и любое другое государство. Хотя у нас были специфические ошибки, причины которых характерны именно для тогдашнего СССР, где у власти находился авторитарный вождь.

Упомяну лишь об одном эпизоде, о котором слышал от отца. Речь идет о первой попытке нашего наступления на Харьков в 1942 году. Эта неудавшаяся войсковая операция редко упоминалась в советские годы. Между тем катастрофические последствия ее сильно повлияли на дальнейший ход войны.

Так вот, харьковскую операцию предложил маршал Тимошенко, а Сталин одобрил. И.Х.Баграмян, который был в то время начальником оперативного отдела штаба фронта, вспоминал позднее: в начале наступления он, проанализировав оперативные данные, увидел, что возникает угроза удара германской танковой группировки во фланг нашим атакующим войскам. Баграмян сразу доложил об этом Тимошенко, но тот не рискнул обращаться к Сталину с просьбой об отмене наступления. Тогда Иван Христофорович попросил помочь Никиту Сергеевича Хрущева, который являлся членом Военного совета фронта.

Свидетелем дальнейших событий стал мой отец. Вместе с еще несколькими членами Политбюро он приехал к Сталину на ближнюю дачу. Сидели в большой столовой, на другом конце комнаты находился столик с телефонами. Вдруг зазвонил телефон правительственной связи. Трубку поднял Маленков. Сталин его спрашивает: «Кто звонит?» — «Хрущев». — «Спроси, что он хочет». Маленков выслушал Хрущева и сказал: «Он говорит, что надо прекратить наступление на Харьков, поскольку есть угроза окружения наших частей».

Сталин в ответ: «Положи трубку, много он понимает! Приказы не обсуждают, а выполняют!». Рассказывая об этом, отец не скрывал досады: «Даже не захотел к телефону подойти! Человек звонил с фронта, где идет бой и гибнут люди, а ему трудно было сделать десяток шагов!». В результате такого сталинского снобизма войска Красной армии под Харьковом попали в окружение и понесли очень большие потери, немцам открылась дорога к Сталинграду...

Во время нашей встречи я спросил Степана Анастасовича, что происходило с ним самим в первые часы и дни войны.

— Мне тогда неполных 19 лет было. Еще в августе 1940-го мы вместе с другом Тимуром Фрунзе (сыном советского полководца) поступили в Качинскую авиационную школу в Крыму. Так что войну встретили, будучи курсантами.

— Вы помните то «черное воскресенье» — 22 июня 1941 года?

— Ранним утром, часов в пять, вдруг раздалась команда старшины: «Подъем! Боевая тревога!». Но ничего особенного для нас в этом не было, учебные тревоги проводили регулярно. Так что и на сей раз мы привычно стали быстро одеваться, потом расхватали винтовки, только сетовали при этом: «Какой дурак придумал тревогу утром в воскресенье объявлять?!». Однако когда построились во дворе, вместо обычного «отбой, разойдись!» прозвучала команда бежать на поле за окраиной летного городка и там попарно залечь, образуя линию обороны.

Побежали, залегли... Дальше — тишина, мы даже задремали. Часов в восемь утра разбудил звук мотора: на грузовике привезли патроны, а до того боеприпасов у нас не было! Приехавшие на машине и сообщили нам, что война началась.

Еще несколько часов пролежали на этом полевом рубеже. Видимо, такую оборону начальство летной школы организовало на случай немецкого воздушного десанта.

Конечно, известие о нападении Германии на СССР взволновало всех курсантов. Но главную тревогу у нас, молодых, вызывало то, что война (конечно же, победная!) может слишком быстро закончиться и мы не успеем повоевать с фашистами!

— В новой ситуации занятия в летной школе не прекратили?

— Нет, мы продолжали учиться. Причем так совпало, что именно эти дни стали для нашего курса рубежными. На второй день войны, 23 июня, меня и моих товарищей впервые выпустили в самостоятельный полет на истребителе И-16. До того мы летали только с инструктором на учебно-тренировочном УТИ-4. А дней десять спустя нам объявили, что «Кача» эвакуируется. 6 июля мы погрузились в теплушки и отправились на новое место учебы — на восток, под Саратов, в местечко Красный Кут. По случаю начавшейся войны нас доучивали по ускоренной программе, так что уже 3 сентября 1941-го состоялся выпуск курса, нас произвели в лейтенанты.

А вскоре я получил назначение в 11-й истребительный полк, входивший в состав войск ПВО столицы. Там и началась моя боевая служба.