Великая армия Наполеона: поход на истребление

Отечественная война 1812 года, гремевшая 210 лет назад, отмечена многими примечательными и при этом не растиражированными широко событиями — как на полях сражений, так и в тылах противоборствующих армий. Вспомним лишь о некоторых из них.

Для русского самодержца неминуемое военное столкновение с задиристым французским узурпатором было прогнозируемо. Александр I даже высказывал в кругу своих приближенных твердые стратегические соображения на сей счет.

«Если император Наполеон начнет против меня войну, то возможно и даже вероятно, что он нас побьет, если мы примем сражение… Но... за нас — необъятное пространство, и мы сохраним хорошо организованную армию… Если жребий оружия решит дело против меня, то я скорее отступлю на Камчатку, чем уступлю свои губернии и подпишу в своей столице договоры, которые являются только передышкой. Француз храбр, но долгие лишения и плохой климат утомляют и обескураживают его. За нас будут воевать наш климат и наша зима...»

Между тем французы старались как можно лучше подготовить свои грядущие победы над «русским медведем». Еще за пару лет до «часа Х» они стали активно засылать к нам своих лазутчиков. Излюбленные «легенды прикрытия» при этом: торговцы, артисты, гувернеры, повара... При той франкомании, которая царила тогда среди аристократических слоев российского общества, подобные легенды прикрытия работали очень надежно.

Незадолго до вторжения Наполеон получил роскошный подарок. Его тайным агентам удалось раздобыть и вывезти из России во Францию гравированные типографские формы для печатания так называемой «столистовки» — подробного комплекта русских карт. Эти карты были немедленно снабжены переводом на французский, растиражированы и затем оказались очень полезны для военачальников Великой армии во время боевых действий.

Накануне пересечения французской армией российских рубежей Бонапарт прибыл в войска, стоявшие на пограничной реке Неман неподалеку от города Ковно. Император выступил с речью перед гвардией, в том числе кратко объяснив причины начала военных действий. Мол, таким образом придется наказать за «проступок» Россию, которая не соблюдает условия Тильзитского договора и предусмотренную им блокаду Англии.

Предстоящее вторжение французы, конечно, старались не афишировать заранее. Вплоть до намеченного дня Х их солдатам и офицерам было строжайше приказано не приближаться к границе ближе пяти километров. Даже сам Наполеон, решивший лично осмотреть места будущей переправы через Неман, замаскировался под местного, переодевшись в форму польского офицера.

Согласно сохранившимся свидетельствам, первые выстрелы начинающейся большой войны прозвучали в ночь на 12 (24) июня 1812 года. Сделали их русские кавалеристы. Еще накануне, в вечерних сумерках конный разъезд Лейб-гвардии казачьего полка заметил какое-то движение на противоположном высоком берегу Немана (там скапливались подходившие из глубины французские войска).

Когда ночная темнота совсем сгустилась, французские саперы, которым предстояло наводить плавучий мост, переправились на лодках и плотах на русскую сторону. Вот тут и началась стрельба: наши кавалеристы обстреляли врага, но помешать ему выполнить задание малочисленный казачий разъезд, конечно, не смог.

Уже к рассвету саперы закончили строительство речной переправы под Ковно, и войска Великой армии устремились в Московию. Сам Наполеон следил за прохождением своих полков, стоя на ближайшем прибрежном холме. Позднее он сел на лошадь и последовал за армией на противоположный берег реки.

Согласно преданию, вступление на русскую землю было омрачено для Бонапарта конфузом. Якобы прямо перед «покорителем Европы» через дорогу проскочил испуганный заяц. Конь Наполеона от неожиданности шарахнулся в сторону и сбросил всадника. Мало того, что перед своими маршалами стыдно, так еще и примета плохая: заяц поперек пути по тогдашним представлениям сродни нынешней черной кошке!

Утром 24 июня французский авангард захватил первый город на российской территории — Ковно. А 27–28 июня неподалеку от селения Мир (ныне — поселок в Белоруссии) разгорелось первое серьезное сражение только что начавшейся войны. Казачьи полки арьергарда 2-й Западной армии генерала Багратиона, которыми командовал атаман Платов, схлестнулись с польской уланской дивизией — 6500 человек против 3600. В ходе боя интервенты потеряли почти тысячу всадников убитыми, ранеными и пленными; в то время как Платов, составляя донесение, сообщил, что наш урон «не велик».

Главный наполеоновский «оппонент» российский государь Александр Павлович узнал о начале военных действий лишь под вечер 24 июня. Срочную депешу вручили царю прямо на балу, устроенном в имении генерала Беннигсена под Вильно. По свидетельствам присутствовавших там, его величество держался в этот трудный момент великолепно и даже смог изобразить для окружающих «искреннее изумление».

Между тем французское «половодье» нарастало. Саперы построили еще три наплавных моста выше по течению Немана. За четыре последующих дня на участке под Ковно через пограничную реку было переправлено около 220 тысяч человек — пехотные корпуса, кавалерия, артиллерия.

Интервенты перешли западные российские рубежи и в других местах. В общей сложности в Россию вторглось войско численностью более 450 тысяч человек, среди которых было много «подневольных союзников» французов: итальянцы, немцы, поляки, голландцы, португальцы... Россия смогла выставить против них поначалу в общей сложности лишь чуть более 300 тысяч солдат, разделенных вдобавок на несколько удаленных друг от друга армий и корпусов.

Сохранились свидетельства очевидцев, что накануне вторжения Наполеон сказал: «...Я открою кампанию переходом через Неман. Закончу я ее в Смоленске и Минске. Там я остановлюсь...» Когда жителям Франции стала известна новость о вторжении в Россию, корреспонденты парижских газет смело предполагали, что меньше чем через два месяца — 15 августа, гвардейцы будут отмечать праздник — день рождения императора — в захваченном ими Петербурге.

Однако уже совсем скоро стало ясно, что военная обстановка складывается иначе. Великая армия вынуждена была в погоне за войсками неприятеля продвигаться все дальше и дальше в российские дебри. И это продвижение сопровождалось серьезными потерями, причем далеко не всегда их причиной становились боевые действия.

***

Тыловые службы французской армии не поспевали за маршем армейских корпусов. В результате с самого начала войны боевые подразделения оказались оторваны от своих тылов, — нарушилось снабжение продовольствием и боеприпасами, затруднено было оказание медпомощи... Многие солдаты, не имея регулярного питания и нормальных условий для отдыха, заметно ослабели. Естественно, все это не могло не спровоцировать массовые заболевания. Например, изнуренные цингой польские пехотинцы буквально сотнями оставались лежать на дороге во время форсированного передвижения от Слуцка до Могилева.

Но чаще войска интервентов одолевала иная хворь. Именно о ней вспоминал сержант наполеоновской армии Корнике: «В течение более четырех месяцев мы помещали четыре горсти черной муки в котелок с водой и ели этот клейстер почти постоянно без соли. Вскоре все мы, от офицера до солдата, были поражены очень беспокойной болезнью, какой являлась дизентерия». Такой недуг не пощадил даже кронпринца Вильгельма, которого пришлось эвакуировать в тыл.

Желудочные проблемы выкашивали ряды наступающей армии едва ли не сильнее, чем боевые действия. Командир 9-й французской дивизии генерал П.Мерль докладывал 3 августа: по штату его соединение имеет 5940 человек, но из-за распространения диареи способны участвовать в бою всего 5000 штыков. Еще хуже обстояли дела в Вестфальском корпусе: когда достигли Орши, уже ⅔ солдат были больны дизентерией. Коварная болезнь буквально выкосила 6-й пехотный Баварский корпус. Если в начале кампании в нем насчитывалось 25 000 человек, то уже через две недели в полках и батальонах осталось лишь около 9500 боеспособных воинов — даже без участия русских войск потери составили почти 14 тысяч заболевших дизентерией и отставших.

Согласно подсчетам, проведенным польским историком М.Кукелем, к началу августа 1812 года Великая армия лишилась 94 000 человек. Из них 12 тысяч были потеряны в результате боевых действий — убиты, ранены или попали в плен. Остальные свыше 80 тысяч — это заболевшие, обессилевшие, отставшие, дезертировавшие.

Впрочем, французов и их союзников, собранных едва ли не со всей Западной Европы, сильнее пугали не хвори, а большая вероятность стать калекой, а то и вовсе расстаться с жизнью при боевых столкновениях с противником, когда дело доходило до штыковой схватки. Противостоять натиску «московитов» при этом оказалось очень трудно. Французские врачи отмечали страшную убойную силу такого холодного оружия в руках русского солдата: «Ранения штыками были очень тяжелыми, за исключением случаев, когда пехотинцы отбивались от кавалерии».

Следует отметить, что, по наблюдениям медиков Великой армии, в знаменитой Бородинской битве основная часть потерь была следствием артиллерийского и ружейного огня. Главный хирург Великой армии Ж.Ларрэ вспоминал: «Раны, полученные в этом сражении, были тяжелые, так как почти все они причинены артиллерийским огнем, раны от ружейных пуль были получены в упор и на очень близком расстоянии. К тому же, как мы неоднократно замечали, русские пули были гораздо крупнее наших. Большая часть артиллерийских ран требовала ампутации одного или двух членов».

После первых же серьезных боев выяснилось, что вторгшаяся в Россию армия из-за просчетов тыловых служб не обеспечена достаточным количеством средств для оказания даже элементарной медицинской помощи своим раненым солдатам и офицерам. В результате многие из этих несчастных оказались обречены на смерть.

«Мы ощущали большой недостаток в необходимых материалах, — писал Ж.Ларрэй после кровопролитных боев за Смоленск. — Мне, как и раньше, приходилось измышлять разные средства, чтобы чем-нибудь заменить недостающие. Так, вместо белья, которое мы… израсходовали в первые же дни, я пользовался бумагой, найденной в русском архиве, здание которого было превращено в госпиталь. Пергамент заменял лубок, пакля и тонкая береста — корпию (выдернутые из холста нити, употреблявшиеся для перевязки ран. — Авт.), на бумагу же клали раненых…»

«Так как госпиталей с трудом хватало для размещения всех раненых, прием в них больных был воспрещен, тем более что число последних было очень велико, и вот они, лишенные всякой помощи, вынуждены были тащиться вслед за своими полками до тех пор, пока не испускали дух где-нибудь на дороге или на биваке».

Из воспоминаний французского военного врача Мерсье.

Кровопролитное сражение под Бородином поставило французскую военную медицину на грань полного краха. О беспомощности ее и неподготовленности к реалиям большой войны говорят факты, о которых вспоминал простой унтер-офицер Ф.Вагнер: «Наш полк, охранял лазарет, расположенный в Колоцком монастыре… Там насчитывалось более 13 тыс. раненых и искалеченных, и никаких врачей, никаких медикаментов, никаких перевязок и никаких продуктов, чтобы удовлетворить их потребности... Некоторые из раненых... были перевязаны сеном... Поэтому в первые дни распространилась такая смертность, что наши солдаты при всем желании были не в состоянии сделать столько много могил, сколько было необходимо, чтобы похоронить умерших. Ужасно было видеть, как каждое утро из монастыря вытаскивали две или даже три сотни мертвецов…»

Чуть улучшилась ситуация после того, как французы заняли оставленную русской армией Москву. В огромном городе нашлось несколько крупных больничных комплексов, которые захватчики использовали для своих нужд. Например, Шереметевскую больницу (нынешний институт имени Склифосовского), где имелась лучшая в городе аптека, превратили в элитное медучреждение: там лечились больные и раненые из гвардейских частей. А Голицынскую больницу приспособили под госпиталь для офицеров. Была устроена французами даже своеобразная «кремлевка». Генерал Коленкур вспоминал: «В одной из боковых построек Кремля я устроил госпиталь для императорского двора. Там был безупречный уход за людьми».

Впрочем, пользоваться хотя бы относительным московским комфортом интервентам пришлось недолго. Уже в начале октября Наполеон, не желая держать главные силы армии привязанными к старой русской столице, распорядился начать эвакуацию тылов — и в первую очередь раненых, из Москвы в Смоленск. Далеко не каждый смог выдержать этот путь.

По многим — в том числе и бытовым, — причинам «русская кампания 1812 года» оказалась воистину «истребительной» для Великой армии Наполеона. Обратно за Неман вернулись лишь несколько десятков тысяч человек.